22.05.2020

ЯЗЫКОВЫЕ ДАННЫЕ О РОДСТВЕ И ПРОИСХОЖДЕНИИ ДРЕВНИХ НАРОДОВ

Дискуссии о том, какую информацию о происхождении древних народов и человечества в целом можно извлечь из данных лингвистики, делятся на несколько направлений:

«Вертикальные» лингвистические исследования (генетическая лингвистика) — изучение макросемей, глубинного языкового родства и споры о теории и методах подобных исследований.
«Горизонтальные» лингвистические исследования (ареальная лингвистика) — изучение влияния языков друг на друга, законов их географического распространения и изменения в зависимости от конкретных условий среды. Сюда же можно отнести дискуссии о разных моделях представления языковой эволюции (генетическое древо, волновая модель, корневая модель, сетевая модель).
Исследования на стыке наук — попытки соотнести данные лингвистики, генетики, археологии, антропологии и этнографии.

В области генетической лингвистики на сегодняшний день наиболее актуальны дискуссии о том, можно ли считать достаточно надёжными результаты исследований дальнего родства языков. На смену активным исследованиям на уровне глобальных макросемей типа ностратической, америндской, сино-кавказской и т. д. приходят попытки переосмысления методов и теорий, лежавших в основе коцепций дальнего родства. С одной стороны, громко звучат голоса критиков (L. Campbell, W. J. Poser и др.), которые отказываются признавать правомерность подобных теорий и методы, с помощью которых Дж. Гринберг, В. М. Иллич-Свитыч, С. А. Старостин, А. Б. Долгопольский и другие выстраивали глобальные языковые макросемьи. С другой стороны, защитники идеи дальнего языкового родства предлагают вполне убедительные коррективы для прежних методов и разрабатывают новые концепции. Образцом такой работы является новейшая монография Г. С. Старостина, который соединяет гринберговский метод «массового сравнения» с классическими методами сравнительно-исторического языкознания, значительно модифицирует теорию лексикостатистики и выстраивает на этой основе новую классификацию африканских языков (Старостин, 2013).

В контексте этой дискуссии стоит также процитировать замечание А. Ю. Милитарёва о том, что «следует различать „протолингвогенез“, относящийся к последнему периоду существования праязыка или праязыков Земли, и „глоттогенез“ — происхождение и начальный период существования человеческой речи. Протолингвогенез сравним с нижней точкой ветвления генеалогического языкового древа, а глоттогенез можно уподобить полностью скрытому от лингвистического взора корню этого древа. Протолингвогенез может изучаться лингвистами до тех пор, пока последовательное восстановление языков-предков известных семей сможет поставлять новый материал для всё более углублённой в прошлое реконструкции. Между точками протолингвогенеза и глоттогенеза — неизвестный временной интервал: мы не знаем, сколько тысячелетий просуществовал первый праязык (или первые праязыки) от эпохи своего возникновения до периода разделения на языки-потомки» (Милитарёв, 1985).

В последнее время активно развивается другое направление исследований — дополнение и переосмысление классической схемы происхождения мировых языков, традиционно представляемой в виде генетического древа. Исследователи всё чаще обращают внимание на то, что подобная схема не адекватна реальности и упускает из виду множество аспектов функционирования языка. В сущности, эта модель отражает только процессы расхождения (дивергенции), тогда как на самом деле языки в ходе своего развития претерпевают множество изменений под влиянием конкретных условий и окружающих языков, и все эти процессы должны учитываться при обсуждении проблем родства народов и их происхождения. К примеру, Дж. Мур в своей статье (Мур, 1994) отмечает, что современные лингвисты склонны считать, что такие явления, как пиджины и креольские языки (возникающие вследствие скрещения двух или более разных языков в процессе активных торговых и/или колониальных отношений), являются феноменом нового времени. Однако, убедительных оснований для подобного утверждения нет. Аналогичные процессы вполне могли происходить и в прошлом. Тем не менее, традиционная модель генетического древа, с помощью которой принято описывать языковую эволюцию, эти процессы в принципе не учитывает. Между тем, этнографические исследования показывают, что языки, культуры и физические типы в прошлом были не проще, чем теперь. Взаимодействие между разными культурами и этносами, смешение языковых черт, гибридизация культур — это явления, существовавшие на протяжении всей человеческой истории.

Подобная критика порождает, с одной стороны, попытки синтеза различных способов представления истории языка, с другой — попытки построения новых схем языкового развития, альтернативных традиционной «древесной» схеме, предлагаемой сравнительно-историческим языкознанием. К числу попыток первого типа принадлежит статья М. Росса (Росс, 1997), который считает, что генетическое древо (cladistic model), волновая модель (wave model) и корневая модель (rhizotic model) являются не альтернативными, а взаимодополняющими способами описания языковой эволюции. Для сведения их в единую систему автор предлагает, так называемую, «модель социальной сети» (social network model). Она учитывает разные типы языковой эволюции и описывает их посредством лингвосоциальных событий (speech-community event), происходящих в среде носителей языка.

Одна из наиболее известных попыток второго типа — теория Джоанны Николс, которая обратила внимание на то, что в одних географических регионах плотность языковых семей низкая, а в других — высокая. На основании этого наблюдения она сделала вывод, что такие зоны формируются по-разному и, следовательно, имеют разную историю. В зонах приращения новые языки добавляются к существующим, например, путём иммиграции, а в зонах распространения имеется центр, из которого идет распространение языка, и периферия с сохранившимися остатками прежних языков. Николс выделяет три способа языкового распространения: перемещение языков, демографическую экспансию и миграции. Она полагает, что, проецируя на карту генетические схемы развития языковых семей, можно определить их «центры тяжести», области, в которых начинался процесс расхождения и которые должны лежать поблизости от прародины этих семей (Николс, 1997).

Теория Дж. Николс, с одной стороны, подвергается критике (Кэмпбелл, 2002), с другой — коррекции. В контексте последней заслуживают внимания статьи Джейн Хилл (Хилл, 1978, 2001), которая работает на стыке этнографии и лингвистики и делает крайне любопытные обобщения на основе полевых наблюдений. В частности, она демонстрирует, что скорость, с которой инновации накапливаются в языке, может быть связана с условиями обитания и жизнеобеспечения на конкретной территории. Ограниченность ресурсов может ускорять эволюцию языка, то есть запускать в определенном географическом регионе такие процессы, долговременные результаты которых обычно принято объяснять внешними миграциями (приходом нового населения, постепенным распространением носителей новых технологий и т. п.).

Наконец, следует вкратце представить те направления научной мысли, в которых данные лингвистики соотносятся с данными других наук. Одной из наиболее значительных гипотез, обсуждающихся ныне на стыке лингвистики и археологии, является гипотеза о распространении языков в связке с распространением земледелия. Одним из первых её сформулировал и обосновал К. Ренфрю в своей монографии 1987 года (Ренфрю, 1987). Не так давно, в 2002 г., был издан сборник статей целой конференции, посвященной этой проблеме, где ряд авторов (Ренфрю, 2002; Беллвуд, 2002; Хассан, 2002; Эрет, 2002) обоснованно опровергает эту гипотезу, демонстрируя, что распространение языка/языков может обусловливаться множеством причин различного характера и потому увязывать этот процесс исключительно с земледелием неверно. К. Эрет отмечает, что для распространения языков помимо более продуктивного способа питания (неважно, земледельческого или доземледельческого) также имеет большое значение наличие институционального преимущества — например, военной организации или какой-либо иной долгосрочной культурной особенности (Эрет, 2002). Один из крупнейших археологов-специалистов по доисторической Африке Ф. Хассан считает, что факты отчасти подтверждают гипотезу, что разнообразие африканских языков сформировалось ещё до эпохи земледелия. Имеющиеся в различных африканских языках родственные слова, связанные со скотоводством и земледелием, могут быть следствием культурных заимствований и контактов, связанных с перемещением и распространением населения. Термины, связанные с культивированием одомашненных растений не могли быть усвоены в Африке ранее 5000 лет до н. э., когда в дельте Нила фиксируются первые следы злаков, одомашненных в Азии (Хассан, 2002). Р. Бленч в обобщающей монографии предложил выделять три основных движущих силы географической экспансии: развитие технологий, климатические изменения, социальные/ритуальные новации (Бленч, 2006).

Важный аспект лингвоархеологических теорий — это границы их применимости. Следует осознавать, что связь между реконструкциями, полученными лингвистическими и археологическими методами, может отсутствовать в принципе. Так, представители двух обществ могут говорить на одном языке и иметь при этом совершенно разную материальную культуру, и наоборот, говорящие на разных языках люди могут иметь сходную материальную культуру. Лингвоархеологические реконструкции не могут соотноситься с конкретным народом или этнической группой. Объектом лингвокультурной реконструкции могут быть сообщества, которые имели общий язык и культуру, но при этом они могли и не воспринимать себя как единую общность. Состав таких сообществ подвижен, и в процессе формирования более поздних человеческих общностей они могут играть разные роли (Пейрос, 1997; Шнирельман, 1997).

Одна из первых серьезных попыток соотнести данные лингвистики и генетики была предпринята в 1995 г. (Чен, Сокаль, Рулен, 1995; Хеггерти, 2012). Её главным результатом стало то, что генетика не предоставила подтверждения иерархической лингвистической классификации. Оказалось, что если представлять разные ветви языков равноудалёнными друг от друга, то такая система будет лучше соответствовать той картине, которую дает генетика. В целом корреляция между данными генетики и лингвистики оказалась не слишком высокой. Сегодняшняя генетика располагает более полными данными и более совершенными методиками, но результаты подобных сравнений остаются по существу прежними: между генетическими и лингвистическими классификациями, как правило, нет прямой корреляции. Причина этого в том, что генетика и лингвистика не сравнивают подобное с подобным: генетические расчёты отражают контакты и смешения народов, а лингвистика (по крайней мере, историческая лингвистика) отражает противоположные процессы. Тем не менее, существуют и исключения. Новейшее исследование О. П. Балановского и др. продемонстрировало, что на Северном Кавказе существует прямая корреляция между географическим и лингвистическим распределением народов, и не менее жёсткая корреляция обнаружилась между генетическим и языковым древом народов этого региона (Балановский и др., 2011). Однако объективным ограничением на пути сравнения генетических и лингвистических данных является то, что глубина генетических исследований потенциально значительно выше, чем глубина лингвистических, поскольку на сегодня историческая лингвистика не может продвинуться дальше уровня крупных языковых семей, возраст которых составляет не более 8-10 тысяч лет.

Аннотированная библиография

Генетическая лингвистика

Старостин С. А. Сравнительно-историческое языкознание и лексикостатистика // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Часть 1. М., 1989. С. 3-39. Переиздана на английском: Comparative-historical linguistics and lexicostatistics // Time Depth in Historical Linguistics. Vol. 1. Oxford, 2000. P. 223-259.

В данной работе С. А. Старостин вносит значительные коррективы в глоттохронологическую теорию, разработанную в 1960-х гг. М. Сводешем. Эта теория позволяет измерять временное «расстояние» между языками на основе статистического подсчёта изменений, происходящих в базовой лексике родственных языков. С. А. Старостин опровергает один из исходных постулатов М. Сводеша о том, что скорость распада лексики в основном списке (100-словный список, на основе которого проводится сравнение языков) постоянна. Он также обнаруживает, что скорость распада (замены одних слов в 100-словном списке другими словами с теми же значениями) растёт с увеличением времени распада. Далее он обращает внимание на то, что слова основного списка имеют разную степень устойчивости. К примеру, у слов «маленький» или «кожа» больше шансов на выпадение из списка, чем у слов «я», «ты» или «ухо». Кроме того, при определении самих списков возникает проблема с синонимами — например, если в языке есть два слова с одним и тем же значением (как в итальянском со словом «голова»). В качестве альтернативы С. А. Старостин предлагает подсчитывать и сравнивать между собой не лексемы, а корневые морфемы. В живых разговорных языках насчитывается (по предварительным оценкам) всего лишь 2-3 тысячи исконных корневых морфем, не заимствованных за период независимого существования языка. И крайне любопытно, что частотность некоторой корневой морфемы в данном языке в данный момент времени является стабильной величиной, не зависящей от характера выбираемого текста. Если взять любой русский текст, выбрать в нём незаимствованные корневые морфемы и найти для них соответствия в родственных индоевропейских языках, то окажется, что число соответствий между русским и польским, русским и немецким, русским и французским и т. д. будет примерно одним и тем же, независимо от исходного текста. Более того, примерно те же числа получаются, если в качестве базового текста брать просто 100-словный список. Применение этимостатистики на глубинном уровне даёт показательные результаты: современные ностратические языки по методике корневой глоттохронологии обнаруживают 15-20% совпадающих корней, тогда как совпадения в 100-словном списке между ними в среднем составляют всего 5-9%.

Старостин С. А. О доказательстве языкового родства. // Типология и теория языка (к 60-летию А. Е. Кибрика). М., 1999. С. 57-69. Перепечатано в: Старостин С. А. Труды по языкознанию. М., 2007. С. 779-793.

Статья обосновывает возможность установления родства языков на уровне макросемей типа ностратической (дальнее языковое родство). Одним из камней преткновения в этом вопросе является проблема того, как отличать друг от друга регулярные фонетическия соответствия, которые могут наблюдаться как в случае генетического родства языков, так и в случае массовых заимствований из одного языка в другой. Решение этой проблемы было предложено С. Е. Яхонтовым, который предложил разбить 100-словный список базисной лексики на максимально устойчивую 35-словную часть и менее устойчивую 65-словную. Предполагается, что в случае исконного родства процент совпадений в 35-словной части списка должен быть выше, чем в 65-словной. Разбираются ещё несколько претензий критиков идеи дальнего родства. Во-первых, при дальнем сравнении невозможно отличить исконные совпадения от случайностей. Контраргумент: если доля совпадений при сравнении праязыков увеличивается по сравнению с долей совпадения между современными языками, это явное свидетельство родства, так как если совпадения случайны, их количество должно быть примерно одинаковым. Во-вторых, чем глубже реконструкция, тем меньше в нашем распоряжении лексики, то есть, материала для сравнения. Контраргумент: число корней (лексем), восстанавливаемых для праязыка зависит не столько от его глубины, сколько от числа сравниваемых языков-потомков. Если в семье всего два языка, то формально для праязыка могут быть восстановлены только корни, сохранившиеся в обоих этих языках, но при увеличении числа языков возрастает и количество реконструируемых корней.

Blazek V. Who are you, homo sapiens sapiens? // Human Affairs 2/2. 1992. P. 138-149.

Исследование слов со значением «человек» в языках, принадлежащих к разным семьям и макросемьям. Формы, сходные с англ. «man» обнаруживаются не только в индоевропейских, но и в афразийских, финно-угорских, алтайских, баскском, шумерском, дене-кавказских, америндских, австронезийских, языках Австралии и Новой Гвинеи, койсанских и некоторых других африканских языках, не принадлежащих к афразийской семье. По мнению автора, семантически это слово связано с корнем *man (вокалические вариации могут отличаться), который в разных языковых семьях имеет значение «говорить, думать, считать, понимать» и т. п. Исходя из этого, В. Блажек выдвигает гипотезу, что общемировая изоглосса *mani/u «человек» происходит от родственного ей и столь же распространенного корня *manV «говорить/думать» (с дальнейшим развитием значения к «желать, любить», с одной стороны, и к «знать, считать, помнить», с другой). Подобная гипотеза соответствует представлению о едином центре происхождения современного человечества и может быть интерпретирована как свидетельство того, что homo sapiens sapiens уже обладал способностью к самооценке и осознавал собственные возможности.

Campbell L. Historical Linguistics: An Introduction. Edinburgh, 1998.

Общий обзор сравнительного языкознания и его методов, который в рамках данной темы интересен замечаниями, касающимися качества доисторических реконструкций методами лингвистики. Автор отмечает, что между культурой, языком и генами может не быть корреляции, поскольку все эти три системы могут развиваться независимо друг от друга. Кроме того, легко может возникать разрыв между культурой и языком: материальная культура может меняться довольно быстро, тогда как изменения в структуре языка занимают гораздо больше времени. Еще одно важное замечание касается лингвистических реконструкций прародин отдельных семей: предполагается, что на том или ином праязыке говорили в определённом, довольно ограниченном регионе, и затем с течением времени его носители распространились на бо́льшие территории. Однако между прародинами разных семей на карте остаются значительные пустые пространства. Если предположить, что они в те времена ещё не были заселены, то такое предположение окажется в противоречии с данными археологии, которые свидетельствуют о том, что людские поселения существовали как в зонах прародин, так и между ними. Отсюда следует, что либо мы неверно интерпретируем процесс формирования языковых семей, либо картина доисторического развития, получающаяся в результате лингвистических реконструкций, неполна, и мы должны исходить из того, что помимо носителей праязыков известных семей, существовали также носители языков, которые полностью исчезли в ходе истории.

Campbell L., Poser W. J. Language Classification History and Method. Cambridge, 2008.

Новейший современный обзор достижений сравнительного языкознания, включающий в себя подробную критику всех теорий, выходящих за рамки строгого сравнительного метода. Убедительно продемонстрирована слабость большинства современных реконструкций языковых макросемей (ностратической, евразийской, америндской и др.) и сделан вывод о том, что компаративистика на ее нынешнем уровне не может давать надежных заключений о столь отдаленном генетическом родстве языков. Также критически разобраны теории Дж. Николс (Николс, 1996, 1997) и Р. Диксона (Диксон 1997; Кэмпбелл, 2002), которые предлагали новые подходы, выходившие за рамки компаративного метода. Л. Кэмпбелл и У. Позер показывают, что на сегодняшний день никаких серьёзных альтернатив этому методу нет, и любые теории, отбрасывающие этот метод или трактующие его слишком вольно, на самом деле носят спекулятивный характер и не дают достоверных результатов.

de l’Etang A. M., Bancel P. J. The age of Mama and Papa // In Hot Pursuit of Language in Prehistory: Essays in the four fields of anthropology in honor of H. C. Fleming. Ed. by J. D. Bengston. Amsterdam-Philadelphia, 2008. P. 417-438.
Bancel P. J., de l’Etang A. M. The millennial persistence of Indo-European and Eurasiatic pronouns and the origin of nominals // In Hot Pursuit of Language in Prehistory: Essays in the four fields of anthropology in honor of H. C. Fleming. Ed. by J. D. Bengston. Amsterdam-Philadelphia, 2008. P. 439-464.

Две взаимосвязанных статьи двух авторов, рассуждающих о происхождении широко распространённых терминов родства и личных местоимений 1 и 2 лица. Авторы утверждают, что распространённое убеждение в том, что термины родства типа простейших слов "мама"/"папа" подвержены тем же лингвистическим изменениям, что и все остальные слова, и даже могут утрачиваться, не соответствует истине. Наоборот, факты свидетельствуют о том, что они крайне устойчивы и сохраняются на протяжении колоссального времени.

И это не простые звукосочетания, возникающие в процессе общения взрослых с младенцами: они обладают фонетической и семантической уникальностью в разных семьях. По мнению авторов, это — древнейший пласт человеческой лексики, слова, восходящие к единому праязыку, и их существование — серьёзный аргумент в пользу существования такого языка.

Что касается местоимений, то, согласно подсчётам М. Рулена, примерно 3/4 местоимений 1 и 2 лица имеют в основе согласные t, k, m, n, j, ŋ и s. Первые пять из них — это те же согласные, на которых основаны глобально распространённые термины родства tata, kaka, mama, nana и jaja. ŋ и s тоже входят в состав широко распространённых, хотя и менее глобальных терминов родства. Также интересно то, что среди тысяч местоимений 1 и 2 лица в языках мира практически не встречаются местоимения, основанные на p/b. Авторы выдвигают предположение, что между местоимениями 1 и 2 лица и первичными терминами родства существует связь. Возможно, противопоставление «я (мне/меня)» — «ты», то есть указание на себя и на противоположного человека, собеседника, восходит к другому противопоставлению, основывавшемуся на тех же звуках, — противопоставлению женского и мужского рода в словах mama — tata. Но если эта догадка верна, предстоит ещё ответить на вопросы, каким образом произошёл такой переход (от противопоставления муж. — жен. к противопоставлению ты — я), и почему термины родства типа papa/baba полностью из него выпали.

Старостин Г. С. Языки Африки. Опыт построения лексикостатистической классификации. Т. 1. Методология. Койсанские языки. М., 2013.

С тех пор, как в 1940-60-х гг. Дж. Гринберг разработал классификацию африканских языков, накапливается всё больше и больше возражений, касающихся как самой классификации, так и принципов, на которых она построена. Метод «массового сравнения», лежащий в её основе, не удовлетворяет компаративистов, признающих лишь строгие принципы классического сравнительного языкознания. Однако особенности ряда африканских языков, и прежде всего, койсанских, не позволяют выстроить классификацию, основываясь исключительно на этих строгих принципах (главными препятствиями являются очень сложные консонантные составы, уникальность фонетических изменений, смешение генетических и контактных сходств и скудость данных по многим африканским языкам). Г. С. Старостин предлагает новую методологию классификации, которая основана на лексикостатистическом методе, применяемом с модификациями, соответствующими современному состоянию науки о языке. Взамен принципа регулярных фонетических соответствий он вводит принципы фонетического изоморфизма и фонетической совместимости, которые позволяют заменить недостижимую строгую интерпретацию данных более свободной моделью, носящей реалистичный характер, то есть не противоречащей общим историко-типологическим закономерностям и конкретным данным. Далее он обосновывает значимость базисной лексики для установления языкового родства и модифицирует метод лексикостатистики, вводя строгое разграничение между внешними и внутренними заменами в базисном 100-словном списке. Внутренние замены — те, что не связаны с языковыми контактами, внешние — это заимствования из других языков.

После детального изложения теоретических и методологических основ исследования, автор апробирует свою модель на материале койсанских языков, представляющих собой наиболее сложную для исследования гипотетическую языковую семью Африки. В результате он приходит к выводу, что говорить о макрокойсанской семье при сегодняшнем уровне наших знаний, нельзя, но эти языки можно разделить на три группы: хадза, сандаве-кхой-квади и периферийно-койсанские.

Ареальная лингвистика и разные модели представления языковой эволюции

Hill J. H. Language Contact Systems and Human Adaptations // Journal of Anthropological Research 34/1. 1978. P. 1-26.

В статье исследуется вопрос о том, кто именно является носителем диалектов. Автор демонстрирует, что простейший и кажущийся самоочевидным ответ — локальные вариации языка или диалекты связаны с небольшими локальными группами или племенами — не является верным или, по крайней мере, единственно возможным. В Австралии одно племя может использовать несколько разных диалектов и наоборот, несколько племён могут говорить на одном. В Австралии диалекту не соответствует какое-либо территориальное, ритуальное или экзогамное объединение. По-видимому, основными свойствами языкового распределения на этом континенте являются, так называемые, «лексические диалекты» и «фонетические области» (территории, обладающие единой фонетикой). Степень лексического расхождения между ближайшими, близкородственными диалектами в Австралии может достигать 45% (в других частях света — более 71%): этот показатель сравним с расхождением между родственными языками. При этом фонетически австралийские диалекты очень близки и, по мнению автора, эта фонетическая близость не может рассматриваться как признак происхождения австралийских языков от одного предка. Комбинация лексических диалектов и фонетически однородных областей — это средство, выработанное австралийскими аборигенами для выживания в условиях неблагоприятной природно-климатической среды, которая вынуждала людей к частым и значительным перемещениям. Лексические диалекты позволяли племенам сохранять свою идентичность, фонетические области облегчали миграции и контакты между разными племенами. Таким образом, характерные особенности австралийских диалектов могут объясняться вовсе не их общим генезисом, а ареальной системой адаптации, охватывавшей разные языки.

Помимо австралийских диалектов с их лексическим разнообразием и фонетической однородностью, Джейн Хилл приводит также примеры аналогичных адаптационных систем у американских индейцев, которые достигали тех же целей другими средствами. Например, у племен бассейна верхней Амазонки практиковалась, так называемая, лингвистическая экзогамия: мужчины женились только на женщинах, говоривших на языках других племён. Лингвистически эндогамный брак рассматривался как инцест. Моноязычные взрослые не могли быть полноценными участниками социальной жизни и ритуальных действий. В результате все представители этих племён были многоязычны, и многоязычность была неотъемлемой чертой населения на обширной территории, где бытовало около 20 языков, относившихся к нескольким языковым семьям.

Мультилингвизм и размытость диалектальных границ могут быть следствием не столько распада общего языка, сколько проявлением древних адаптивных механизмов, с помощью которых охотники и собиратели поддерживали обширные территориальные контакты и альянсы, сравнимые с торговыми и дипломатическими связями в более развитых обществах.

Hill J. H. Languages on the Land: Toward an Anthropological Dialectology // Archaeology, Language, and History. Ed. by J. E. Terrell. Westport-London, 2001. P. 257-282.

Джейн Хилл обращает внимание на тот факт, что те учёные, которые принимают предложенное Дж. Николс деление географических регионов по численности бытующих там языков на «зоны распространения» и «зоны оседания» (Николс, 1997), обычно интерпретируют это явление как результат миграций («зоны распространения») или продолжительного оседлого бытования («зоны оседания»). Исследовательница, однако, приводит серьёзные аргументы в пользу того, что подобное объяснение не единственно возможное. Её собственная концепция базируется на тщательном изучении диалектов индейского племени тохоно, обитающего в Аризоне. Их два основных диалекта демонстрируют принципиально разное отношение к языковым инновациям. Юго-восточный диалект консервативен, юго-западный, наоборот, легко накапливает изменения. Д. Хилл обнаружила, что географическое распределение носителей этих диалектов чётко коррелирует с распределением ключевого ресурса, которым определяется система жизнеобеспечения данного племени, а именно — источников воды. Носители юго-восточного диалекта живут на территории, которая значительно богаче водой в сравнении с той, где обитают носители юго-западного диалекта. Поэтому первые ведут куда более стабильный и оседлый образ жизни. Вторым приходится сезонно мигрировать вслед за водой и дополнительно перемещаться по территории в засушливые годы. При этом их миграции ограничены определённым ареалом, за рамки которого они не выходят. То есть их диалект претерпевает изменения, оставаясь в пределах одного и того же района. Изменения же в языке обусловлены тем, что из-за миграций малые группы людей не образуют постоянной социальной сети, внутри которой происходит общение у их оседлых соседей. Большее количество передвижений влечёт за собой большее количество недолговременных контактов между различными малыми группами одного и того же племени, в процессе которых юго-западный диалект и накапливает изменения. Таким образом, обнаруживается, что скорость, с которой инновации накапливаются в языке, связана с условиями обитания и жизнеобеспечения на конкретной территории. Ограниченность ресурсов сама по себе может ускорять эволюцию языка, запускать процессы, долговременные результаты которых обычно принято объяснять внешними миграциями (приходом нового населения, постепенным распространением носителей новых технологий и т. п.).

Moore J. H. Putting Anthropology Back Together Again: The Ethnogenetic Critique of Cladistic Theory // American Anthropologist, New Series 96/4. 1994. P. 925-948.

Основательная критика научных теорий, которые представляют развитие языков или этносов в виде генетических деревьев и тем самым сводят всё наличествующее разнообразие к одному прототипу. Автор резонно замечает, что с помощью генетических древ можно описывать лишь те данные, развитие которых всегда идёт в одном направлении. В случае с данными, развивающимися в разных направлениях, подобные схемы не работают в принципе. Это напрямую относится к языкам: поскольку языки подвержены не только расхождению (дивиргенции), но и сближению (конвергенции), и замещению, отражение их эволюции в виде генетического древа представляет собой значительное упрощение. При этом популярность такой схемы препятствует адекватному восприятию и описанию реальности. Джон Мур также настаивает, что нет оснований считать, что культурное, языковое и этническое развитие идёт параллельно. По его мнению, модель, с помощью которой описывается морфология рек, может применяться к описанию человеческой эволюции и предыстории с тем же основанием, что и модель древа, заимствованная из биологии.

Ещё один важный аргумент Д. Мура состоит в том, что модель древа делает неизбежной упрощение картины по мере углубления в прошлое. Когда языки сводят к одному праязыку типа ностратического или сино-кавказского, непонятно, как мы должны представлять действительность, в которой люди говорили на этих праязыках. Следует ли предполагать, что существовал один лишь ностратический, или его окружали другие языки, ныне бесследно исчезнувшие?

Современные лингвисты склонны считать, что такие явления, как пиджины и креольские языки — это феномен нового времени, однако для подобного утверждения нет убедительных оснований. Аналогичные процессы вполне могли происходить и в прошлом.

В области археологии автор приводит пример североамериканской культуры Онеота, в слоях которой хорошо прослеживается вся эволюция её развития: объединение разных элементов, формирующих новую культуру, период зрелости этой культуры, а затем её распад на три племени, которые уже известны нам в исторический период под конкретными именами.

Этнографические исследования показывают, что языки, культуры и физические типы в прошлом не были проще, чем ныне. Взаимодействие между разными культурами и этносами, смешение языковых черт, гибридизация культур — это явления, существовавшие на протяжении всей человеческой истории.

Nichols J. The Geography of Language Origins // Proceedings of the Twenty-Second Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society: General Session and Parasession on The Role of Learnability in Grammatical Theory. Berkeley, 1996. P. 267-278.

Джоанна Николс представляет метод обобщения языков в группы, основанный на распространении ряда общих типологических характеристик. Таким образом, предлагаемый ею метод принципиально отличается от генетической классификации. К числу рассматриваемых характеристик относятся эргативность, именные классы, тоны, порядок слов в предложении, образование местоимений единственного и множественного числа от одной основы и ряд других. Оценивая распространение этих характеристик на материале 200 языков в разных частях света, она приходит к выводу, что они распространяются по оси восток-запад: по долготе. Кроме того, её анализ позволяет выделить два «лингвистических континента». Один из них — это Старый свет и Австралия, а второй — Новый свет и прибрежная Новая Гвинея и Юго-Восточная Азия. По мнению исследовательницы, в языках мира можно выделить прибрежную Тихоокеанскую зону, которая исторически была вторичной, возникла позже, наложившись на ранее существовавшее географическое распределение языков. Поскольку колонизация Тихоокеанского региона началась в районе 50 000 лет назад, приходится предположить, что языки Старого света к тому времени уже существовали и представляли фон, на котором происходило формирование нового «лингвистического континента». Центром старого «лингвистического континента», тянувшегося по оси восток-запад, были тропики, и распространение его языков шло в направлении от центра к периферии, а именно — с юга на север. По мнению Дж. Николс, такая картина вполне соответствует тому, что известно о человеческой эволюции, и позволяет проводить широкомасштабные аналогии между эволюцией языка и человеческой генетики.

Однако, проблема такого подхода заключается в том, что выводы в данном случае напрямую зависят от того набора типологических черт, который выбирается для сравнения языков друг с другом. Вполне возможно, что при другом наборе исходных языковых характеристик картина получилась бы совершенно иной.

Nichols J. Modeling Ancient Population Structures and Movement in Linguistics // Annual Review of Anthropology 26. 1997. P. 359-384.

Такие явления, как постепенное угасание языков в зонах распространения и конвергенция языков в зонах приращения (термин, пришедший на смену прежним «зонам оседания»), свидетельствуют о том, что простая генетическая схема развития языков недостаточна для понимания того, как развиваются и распространяются языки. Одним из основных критериев выделения зон распространения и приращения автор считает плотность языковых семей. В зонах распространения она относительно низкая, а в зонах приращения — высокая. В качестве примера зоны приращения можно привести Кавказ, а примером зоны распространения могут послужить степи центральной Евразии. В зонах приращения географическое распределение языков носит мозаичный характер, в зонах распространения существует центр и периферия. Таким образом, распространение новых языков в зонах распространения сопровождается угасанием прежних, а в зонах приращения новые языки добавляются к уже существующим на данной территории.

Автор выделяет три способа языкового распространения: перемещение языков, демографическую экспансию и миграции. По её мнению, нет оснований считать, что механизм распространения языков влияет на географию их распространения, но от способа распространения зависит то, будут ли наблюдаться эффекты языкового субстрата и какова будет степень генетического смешения. Дж. Николс также полагает, что если проецировать на карту генетические схемы развития языковых семей, то таким способом можно определить их «центры тяжести», то есть области, в которых начинался процесс расхождения и которые должны лежать поблизости от прародины этих семей.

Ross M. Social networks and kinds of speech-community event // Archaeology and Language I. Theoretical and methodological orientations. Ed. by R. Blench, M. Spriggs. London-New York, 1997. P. 209-261.

Малкольм Росс отмечает, что различные способы представления развития языка — генетическое древо, волновая модель и корневая модель — являются не альтернативными, а взаимодополнительными. Для сведения их в единую систему автор предлагает, так называемую, «модель социальной сети». Она учитывает разные типы языковой эволюции и описывает их посредством лингво-социальных событий, происходящих в среде носителей языка. Разбирая разные виды таких событий, приводящие к дивиргенции, конвергенции и различным видоизменениям языков, автор отмечает такую любопытную вещь. При, так называемом, перемещении языка, новый воспринятый язык сохраняет некоторые фонологические черты старого, отвергнутого языка. Примером может служить такая особенность индо-арийских языков, как различение дентальных и ретрофлексных звуков. Появление ретрофлексных согласных невозможно объяснить внутренней эволюцией, но подобные звуки характерны для дравидийских языков — следовательно, есть основания полагать, что ретрофлексы появились в индо-арийских потому, что эти языки были восприняты населением, говорившим на дравидийских. При переходе на индо-арийские языки люди говорили с акцентом, следы которого сохранились в новообретенном языке. М. Россу принадлежит и термин «метатипия», предложенный им в статье, опубликованной в 1996 г. Этим термином он обозначил процесс переноса семантических и синтаксических структур из одного языка в другой в результате тесных контактов этих языков — своего рода калькирование, но на концептуальном уровне, а не на лексическом.

Campbell L. What Drives Linguistic Diversification and Language Spread? // Examining the farming/language dispersal hypothesis. Ed. by P. Bellwood & C. Renfrew. Cambridge, 2002. P. 49-63.

Л. Кэмпбелл приводит ряд аргументов против теории совместного распространения языка и земледелия. Во-первых, нет однозначной корреляции между наличием земледелия и распространением языка. Существуют земледельческие культуры, языки которых не распространялись (например, картвельская, корейская, многие папуасские и др.), и точно так же существуют неземледельческие культуры, языки которых распространены довольно широко (например, эскимосско-алеутская, уто-ацтекская, тунгусская и др.).

По мнению Л. Кэмпбелла, земледелие является лишь одним из факторов, приводящих к распространению языка. Во многих случаях он не является определяющим.

Далее автор рассматривает другую популярную гипотезу — так называемую, гипотезу «перемежающегося равновесия», предложенную Р. Диксоном в 1997. Она сводится в тому, что существуют определённые периоды равновесия, когда языки сосуществуют друг с другом более-менее гармонично. Эти периоды перемежаются какими-либо катаклизмами, событиями, выводящими систему из равновесия, что и приводит к разветвлению и распространению языков. В периоды равновесия, наоборот, наблюдается языковая диффузия: языки становятся всё более схожими вследствие межъязыковых контактов. Л. Кэмпбелл показывает, что эта теория противоречит реальным фактам: на самом деле процессы схождения и расхождения языков происходят и в состоянии равновесия, и при его утрате.

Далее автор разбирает гипотезу Дж. Николс, предложившей различать «зоны распространения» и «зоны оседания» («зоны приращения»). Он убедительно показывает, что на самом деле для подобного различения отсутствуют чёткие критерии, и некоторые зоны можно относить как к одной, так и к другой категории. При этом те исследователи, которые усвоили и модифицировали идею Дж. Николс, например, К. Ренфрю и П. Белвуд, имеют тенденцию подгонять реальную картину под концепцию этих зон, чтобы спасти свою теоретическую модель в тех случаях, когда она не соответствует фактам. Речь идёт об идее совместного распространения языка и земледелия.

Общий вывод Л. Кэмпбелла таков: подходы проблеме распространения и расхождения языков, учитывающие лишь экономические или географические факторы, в принципе не верны, поскольку любые языковые процессы связаны также с идеологией и социальными факторами. Земледелие, география, климат, экономика влияют на язык лишь через посредство социальной деятельности и конкретных исторических событий.

Heine B., Kuteva T. Convergence and Divergence in the Development of African Languages // Areal Diffusion and Genetic Inheritance: Problems in Comparative Linguistics. Ed. by A. Y. Aikhenvald, R. M. W. Dixon. Oxford, 2001. P. 393-411.

В статье рассматривается феномен метатипии — переноса общих принципов лингвистического выражения из одного языка в другой. По сути, метатипия близка к калькированию, но разница между ними в уровне, на котором происходит перенос: кальки появляются на уровне лексики, а метатипия действует на уровне концептов.

Пример — реализация значения сравнительной степени в разных языках. Один из наиболее распространённых способов выражения сравнительной степени — так называемая, «схема происхождения», использующая такие морфологические средства, как аблатив, локатив и т. п. В языках с этой схемой значение сравнительной степени («дерево больше дома») передаётся примерно так: «дерево большое от дома» (англ. — tree big from house). Другой способ — так называемая, «схема противопоставления»: «лошадь та велика, лошадь эта мала» («та лошадь больше этой») или «X невысок, Y высок» («Y выше X»).

Основных схем, с помощью которых выражается значение сравнительной степени, насчитывается пять: схема действия (X — это Y, превосходящий Z), схема положения (X — это Y в Z), схема происхождения (X — это Y от/из Z), схема назначения (X — это Y к/для Z), схема противопоставления (X — это Y, Z — это не Y).

Поразительно то, что эти схемы распределяются по разным языкам не равномерно и не беспорядочно: языки разных частей света обнаруживают явное предпочтение определённых схем.

Возможно, 109 языков — недостаточная выборка, но если тенденция подмечена верно, то это означает, что существуют географически определённые регионы, где наблюдаются определённые виды метатипии, то есть распространения не конкретных фонетических или морфосинтаксических элементов, а смыслов и тех способов, которыми они кодируются. Это распространение носит ареальный, а не генетический характер (те способы, которыми передаётся значение сравнительной степени, распространяются между соседними языками, а не от праязыка к его потомкам). Общий вывод таков: до сих пор отсутствуют методы классификации языков, позволяющие описывать их взаимоотношения и изменения, обусловленные контактами. Ареальная лингвистика находится в зачаточной стадии, хотя уже очевидно, что одной лишь генетической классификации языков недостаточно для описания реальной картины языкового развития.

Labov W. Transmission and Diffusion // Language, 83/2. 2007. P. 344-387.

В статье проводится чёткое различение между двумя процессами: трансмиссией и диффузией. Трансмиссией именуется передача языка от поколения к поколению, диффузией — географическое распространение тех или иных языковых элементов. В. Лабов обращает внимание на то, что в процессе трансмиссии язык передаётся от взрослых детям, а в процессе диффузии перенос информации осуществляется, прежде всего, между взрослыми. В этом заключается принципиальная разница между двумя процессами: дети воспринимают языковую информацию целостно, взрослые — фрагментарно (начав изучать второй язык после 17 лет, люди уже не усваивают в полной мере его синтаксические структуры). Взрослые никогда не воспроизводят безошибочно структурные элементы той системы, из которой они заимствуют. Поэтому трансформации, происходящие в языке в результате его контактов с другими языками, более медленны, обладают менее регулярным характером и в меньшей степени обусловливаются различными структурными ограничениями, нежели внутренние изменения в языке, которые в основном и приводят к тому расхождению языков, которое описывается моделью генетического древа.

Если процесс трансформации языка, происходящий в ходе трансмиссии, представляется в виде генетического древа, то процесс трансформации, происходящий в ходе диффузии, лучше описывается волновыми моделями. Для адекватного отражения истории и родства языков, необходимы обе модели — и волновая, и генетическое древо.

Барулин А. Н. К построению теории глоттогенеза // Лингвистическая компаративистика в культурном и историческом аспектах. Материалы V Международной конференции по сравнительно-историческому языкознанию / под общей редакцией В. А. Кочергиной. Москва, 2007. С. 9-44.

Обсуждается вопрос о том, у кого, когда и каким путем сформировался современный язык. Судя по анатомическим особенностям строения, неандертальцы не имели речи, так как их речевой тракт не был приспособлен к речепроизводству. Новый режим речевого дыхания (появившийся у неандертальцев и кроманьонцев благодаря увеличению диаметра грудного отдела позвоночного канала), отличный от режимов бега, ходьбы, покоя и сна, неандертальцы могли использовать, видимо, лишь для звукоподражания, а также для звуковых сигналов на охоте и, возможно для звукового оформления ритуалов. Звукоподражание отсутствует у обезьян и, скорее всего, отсутствовало и у эректусов. Речь могла появиться только у кроманьонцев, что сужает допустимый промежуток времени для глоттогенеза до периода от 180-140 тысяч до 40-30 тысяч лет назад. Важное замечание касается, так называемых, референциальных аспектов эволюции языка: в человеческой речи могут быть отображены события не только реальные, но и такие, которые не имели места в реальном мире, гипотетические, магические и т. д. Эта проблема тесно связана с проблемой структуры языкового знака в сравнении со структурой знака у животного. Сам автор — сторонник эволюционистской концепции глоттогенеза, и в его собственной теории, рассматривающей язык обезьян в качестве предка человеческого языка, нет ничего особенно оригинального. Однако, заслуживают внимания цитируемые им идеи Л. С. Выготского, который пришёл к следующим выводам: мышление и речь имеют различные генетические корни. Развитие мышления и речи идёт по различным линиям и независимо друг от друга. В онтогенезе мышления и речи мы можем с несомненностью констатировать доречевую фазу в развитии интеллекта и доинтеллектуальную фазу в развитии речи.

Исследования на стыке наук

Renfrew C. Archaeology and Language: The Puzzle of Indo-European Origins. London, 1987.

Монография, автор которой одним из первых высказал и развил гипотезу о том, что распространение индоевропейцев на территории Европы было связано с распространением земледелия. По мнению К. Ренфрю, земледелие было привнесено в Европу в районе 6500-6000 гг. до н. э. выходцами из Анатолии, которые постепенно колонизировали материк и постепенно, поколение за поколением заняли его необрабатываемые земли. Эти земледельцы были носителями индоевропейских языков. Уже к 3000 г. до н. э., самое позднее, к началу классической эпохи, земледельческая колонизация была завершена, и индоевропейские языки распространились по всему континенту за исключением таких маргинальных областей, как земли басков. По мнению К. Ренфрю, распространение индоевропейских языков в Европе было единым событием, и их широкое и повсеместное распространение археологически может объясняться лишь распространением земледелия. Переход от собирательства к земледелию увеличивал количество пищи, приводил к росту населения и тем самым стимулировал колонизацию новых земель. Колонизация, по мнению автора, происходила в рамках, так называемой, «волны продвижения» — модели распространения населения, предложенной А. Аммерманом и Л. Кавалли-Сфорца (Аммерман, Кавалли-Сфорца, 1979). Согласно этой модели, расселение происходило постепенно путём миграций малых групп, и со временем эти миграции накапливали кумулятивный эффект.

Renfrew C. ‘The Emerging Synthesis’: the Archaeogenetics of Farming/Language Dispersals and other Spread Zones // Examining the farming/language dispersal hypothesis. Ed. by P. Bellwood & C. Renfrew. Cambridge, 2002. P. 3-16.

Вводная статья сборника, посвящённого вопросу о том, связано ли распространение языков с распространением земледелия. Автор отмечает, что несколько лингвистов уже обращали внимание на то, что природа географического распределения языковых семей весьма различается. В частности, он цитирует Дж. Николс, которая предложила различать «зоны распространения» и «зоны оседания». В первых наблюдаются лишь отдельные немногочисленные языковые объединения, не связанные генетическими отношениями с общим языком-предком превалирующей в регионе одной языковой семьи. Во вторых же, наоборот, присутствует несколько языковых семей и отмечается большее разнообразие в рамках отдельной семьи. Примером такой «зоны оседания» может служить северный Кавказ. По мнению автора, распределение языков в «зоне распространения» может быть результатом расселения, причем, вероятно, сельскохозяйственного. А «зоны оседания» могут возникать в результате очень ранней колонизации, за которой последовала долгая эпоха стабильности и расхождения местных языков. В то же время гипотеза распространения языка вместе с земледелием явно не единственное возможное объяснение возникновения «зон распространения». Так, распространение алтайской и финно-угорской языковых семей было, очевидно, обусловлено иными — климатическими — причинами.

Идее о распространении языка вместе земледелием на первый взгляд противоречит, например, тот факт, что 70% вариативности митохондриальной ДНК в Европе восходит к позднему верхнему палеолиту, 10% — к раннему верхнему палеолиту, и лишь 20% — к гаплогруппе J, которую связывают с началом неолита и появлением земледелия. Таким образом, чтобы увязать распространение языков с распространением земледелия, нужно создать модель, позволяющую объяснить, как происходило волнообразное распространение языка при относительно маломасштабном распространении его исконных носителей. К. Ренфрю предлагает модель, которая вкратце может быть описана так: с появлением первых земледельцев на территории Европы возникают первые поселения, которые отчасти ассимилируют местных охотников и собирателей. С ростом населения поселенцы начинают продвигаться дальше (изначально — по Дунаю и вдоль Средиземного моря). При этом они продолжают ассимилировать местное население, но сохраняют и распространяют свой язык, как язык более передовой культуры. Со временем доля пришедших земледельцев в европейском генотипе становится невысокой, зато их язык распространяется по всей территории, где возникают земледельческие поселения.

Следует также отметить, что неравномерность распространения генов и языков также связана с принципиальным различием между языком и геномом: язык существует только как целое, его нельзя использовать наполовину или в иных долях. На нём могут говорить, или он может вымирать, но даже при наличии заимствованных слов или заимствований иного рода, о языке нельзя говорить в терминах процентных отношений, которыми оперирует генетика.

Zvelebil M., Zvelebil K. V. Agricultural transition and Indo-European dispersals // Antiquity 62. 1988. P. 574-583.

Статья представляет собой критическую оценку гипотезы Колина Ренфрю (Ренфрю, 1987) о том, что распространение индоевропейцев на территории Европы было связано с распространением земледелия. Авторы отмечают, что идея о связи между распространением индоевропейских языков и земледелия в Европе уже была высказана Павлом Долухановым в 1986 г. (Долуханов, 1986). Их основное возражение таково: К. Ренфрю соотносит носителей индоевропейских языков с первыми земледельцами и археологическими культурами неолита, тогда как среди археологов уже становится общепризнанным тот факт, что концепция археологической культуры представляет собой упрощение, а ещё в 1921 г. Э. Сепир предостерегал лингвистов от уравнивания языка, культуры и расы. По мнению авторов статьи, индоевропейский язык — это скорее конструкт, нежели реальное явление, которое можно продемонстрировать. Кроме того, неверно утверждение К. Ренфрю, что к началу классической эпохи вся Европа уже говорила на индоевропейских языках. Авторы демонстрируют схематическую карту, на которой видно, что огромные территории Восточной Европы, а также Пиренейский, Апеннинский полуострова, значительная часть Британии и обширные территории Южной Европы были заселены не индоевропейскими народами (иберийцы, баски, пикты, лигурийцы, этруски, финны, эстонцы, финно-угры и др.). Таким образом, нет оснований считать (как предполагает К. Ренфрю), что эти обширные территории уже были заселены индоевропейцами в эпоху неолита. И современное преобладание индоевропейцев на Европейском континенте, вероятнее всего, является результатом более позднего распространения этих языков. Также нет оснований считать, что заселение Европы происходило как единый процесс: если индоевропейцы приходили на эту территорию постепенно, на разных стадиях, их перемещение могло быть вызвано различными причинами, а вовсе не только распространением земледелия. Тем не менее, в целом авторы отвергают не столько саму гипотезу, сколько методы её обоснования и предлагают альтернативную модель, учитывающую, что распространение индоевропейских языков не было непрерывным процессом, и эти языки распространялись в разные периоды и вследствие разных причин. По их мнению, земледелие было принесено в Европу с Ближнего Востока в 6500-5000 гг. до н. э., но в тот период оно практиковалось лишь в ряде зон (в том числе в Триполье на Украине). Следующая волна переселения в Европу пришлась на эпоху позднего неолита, и в этот период (4800-3800 гг. до н. э.) археологически засвидетельствовано более широкое распространение новых культурных элементов, чем в раннем неолите. Наконец, в районе 3800-2500 гг. до н. э. на территорию Европы с востока начали проникать индоевропейские скотоводческие племена, которые, объединяясь с земледельческими культурами, нередко брали на себя роль элиты. Дальнейшее распространение индоевропейских языков продолжилось уже в эпоху переселения народов. Таким образом, не отвергая полностью гипотезу К. Ренфрю, авторы её значительно модифицируют и усложняют, опираясь на археологически засвидетельствованные факты.

Chen J., Sokal R., Ruhlen M. Worldwide Analysis of Genetic and Linguistic Relationships of Human Populations // Human Biology 67/4. 1995. P. 595-612.

Одна из первых масштабных попыток соотнести результаты генетических и лингвистических исследований. Предложенная генетическая классификация охватывала 130 народов, но число рассматривавшихся в ней генетических систем было сведено к 11. Исследователи ставили задачу оценить языковые и генетические дистанции между этими системами. Лингвистическую часть работы взял на себя Меррит Рулен, сторонник идеи моногенеза всех языков мира, поэтому его лингвистическая классификация, с которой сопоставлялись результаты генетиков, представляла собой в высшей степени спорное и условное древо, объединявшее языки в макросемьи, в существовании которых уже тогда сомневалось большинство лингвистов. Однако полученные результаты оказались интересны именно тем, что генетика не предоставила подтверждения иерархической лингвистической классификации. Оказалось, что если представлять разные ветви языков равноудалёнными друг от друга, то такая система будет лучше соответствовать той картине, которую даёт генетика. В целом корреляция между данными генетики и лингвистики тоже оказалась не слишком высокой.

Renfrew C., Bynon Th., Ruhlen M., Dolgopolsky A., Bellwood P. Is there a Prehistory of Linguistics? // Cambridge Archaeological Journal 5/2. 1995. P. 257-275.

Пять авторов (двое археологов — К. Ренфрю и П. Белвуд и трое лингвистов — Т. Байнон, М. Рулен и А. Долгопольский) отвечают на вопрос, можно ли средствами археологии и лингвистики узнать что-либо о языке в доисторический период. Статья написана в 1995 г., когда росла популярность исследований отдалённого языкового родства, создавался ностратический словарь и т. д. Поэтому все авторы настроены довольно оптимистично и считают задачу восстановления праязыков делом ближайшего будущего. Из общего ряда несколько выбивается более трезвый очерк Теодоры Байнон, которая делает ставку не столько на протолингвистические реконструкции, сколько на анализ доступных в языке арахических пластов, а именно — топонимов и гидронимов. Изучение европейских гидронимов позволило вскрыть несколько древних пластов языка: немецкий, германский, кельтский и даже протоиндоевропейский. Тем не менее, нет ответа на вопрос, кем были люди, дававшие названия европейским рекам: протоиндоевропейцами или представителями отдельных индоевропейских ветвей, сохранявшими в языке архаичные структуры, которые уже не использовались в их живой речи. Т. Байнон также отмечает, что «глубокие» лингвистические реконструкции, даже если их удастся осуществить, отличаются лингвистической стерильностью, ведь восстанавливается не язык как таковой, а только его словоформы, без протограмматики и, таким образом, наши представления о протоязыках в любом случае останутся крайне ограниченными.

Pejros I. Are correlations between archaeological and linguistic reconstructions possible? // Archaeology and Language I. Theoretical and methodological orientations. Ed. by R. Blench, M. Spriggs. London-New York, 1997. P. 149-157.

Автор обращает внимание на то, что анализ лексики любого языка позволяет составить представления о функциях объектов, имеющих названия в данном языке, но не об их формах. Например, в рамках отдельного языка нельзя ответить на вопрос, в чем разница между «ножом» и «кинжалом». Язык отражает функции этих предметов, но не их облик, поэтому слова не соотносятся с реальными предметами и не могут быть привязаны к группам объектов, которые находят археологи. Автор также отмечает, что связь между реконструкциями, полученными лингвистическими и археологическими методами, может отсутствовать в принципе. Так, представители двух обществ могут говорить на одном языке и иметь совершенно разную материальную культуру, и наоборот, говорящие на разных языках, могут иметь сходную материальную культуру. Следовательно, пытаясь связать протоязык с той или иной территорией, мы не можем говорить о сообществах. Можно утверждать, что определённый язык был распространён на определённой территории, но невозможно показать, что он был здесь единственным языком или что на данной территории существовало только одно сообщество.

Shnirelman V. Linguoarchaeology: goals, advances and limits // Archaeology and Language I. Theoretical and methodological orientations. Ed. by R. Blench, M. Spriggs. London-New York, 1997. P. 158-165.

В статье рассматривается проблема объективных пределов лингвоархеологических исследований. Автор отмечает, что данные о наличии земледелия в той или иной культуре, полученные путём анализа лексики и археологических данных, могут не совпадать. В лексике земледелие может отражаться на самых ранних стадиях, когда люди ещё не столько культивируют злаки, сколько собирают дикое зерно или плоды, а археологические следы раннего земледелия могут просто отсутствовать, поскольку дикие растения практически неотличимы от тех, что находятся на ранних стадиях доместикации. Другая проблема связана с интерпретацией таких лингвистических данных, как древние названия растений. Принято считать, что, опираясь на эти данные, можно приблизительно установить прародину носителей данного языка. Однако В. Шнирельман демонстрирует, что подобные выводы могут быть очень зыбкими. С одной стороны, ареал распространения таких растений может быть слишком широким, с другой — значения соответствующих терминов могут меняться с течением времени. Например, одно и то же слово в некоторых европейских языках означает дуб, а в других — сосну. То же касается злаков: их названия могут менять содержание при миграции носителей языка из одной климатической зоны в другую, где прежние злаки не растут. По мнению автора, лингвоархеологические реконструкции не могут соотноситься с каким-либо народом или этнической группой. Объектом лингвокультурной реконструкции могут быть только сообщества, которые имели общий язык и культуру и никогда не отождествляли себя с кем-либо другим, но при этом могли и не воспринимать себя как единую общность. Состав таких сообществ подвижен, и в процессе формирования более поздних человеческих общностей они могли играть разные роли.

Bellwood P. Early Agriculturalist Population Diasporas? Farming, Languages, and Genes // Annual Review of Anthropology, 30. 2001. P. 181-207.

Автор задаётся вопросом, не лежат ли в основе распространения земледелия и распространения нескольких крупных языковых семей одни и те же причины. Не было ли это распространение результатом демографического роста и быстрой экспансии ранних земледельцев. Рассуждая о том, каким путём шло распространение земледелия, П. Белвуд обращает внимание на данные этнографии, которые свидетельствуют, что многие охотники и собиратели, контактировавшие с земледельцами в районах плодородных земель, не проявляли ни малейшего интереса к усвоению земледелия. В результате распространения крупных языковых семей не наблюдается также массовых следов субстратных языков или процессов креолизации (формирования упрощённых языков для общения между группами, не имеющими общего языка). Поэтому П. Белвуд считает, что языковые семьи — это генетические единства, передающиеся и распространяющиеся через последовательные поколения исконных носителей. Размеры неолитических некрополей и поселений в Леванте, Китае и Мезоамерике (то есть там, где происходил переход к производящим формам хозяйства) свидетельствуют о том, что ранних земледельцев было больше, чем поздних охотников и собирателей. В целом автор полагает, что распространение неолитических земледельцев было важным фактором в формировании современной системы языков мира. Тем не менее, окончательного ответа на вопрос о связи распространения языков с распространением земледелия, по-видимому, найти невозможно, и процессы распространения земледельцев и усвоения земледелия бывшими охотниками и собирателями шли параллельно: тот или иной процесс получал преимущество в зависимости от конкретных условий.

Bellwood P. Farmers, Foragers, Languages, Genes: the Genesis of Agricultural Societies // Examining the farming/language dispersal hypothesis. Ed. by P. Bellwood & C. Renfrew. Cambridge, 2002. P. 17-30.

По мнению автора, лингвистические данные подтверждают идею о том, что распространение земледелия опиралось на распространение населения, причем в большей степени — на распространение самих земледельцев, нежели на вовлечение охотников и собирателей. П. Белвуд считает, что распространение праязыков земледельцев происходило, скорее всего, параллельно с распространением их носителей, а не благодаря перемещению самих языков. В качестве аргумента он приводит ситуацию с распространением языков в империях, завоёвывавших значительные пространства: подобные завоевания не приводили ни к особенно широкому, ни к очень успешному распространению языков. По оценке автора, зоны, в которых находятся предполагаемые прародины земледелия и прародины основных земледельческих языковых семей, в значительной степени совпадают географически.

Автор также отмечает, что если бы распространение земледелия происходило в результате его усвоения прежними охотниками и собирателями, то следовало бы ожидать значительно большего числа древних поселений, в которых археологически фиксировался бы переход от архаических форм хозяйства к производящим земледельческим формам неолита. Между тем такие центры практически неизвестны (исключением можно считать натуфийскую культуру Леванта).

Hassan F. A. Archaeology and Linguistic Diversity in North Africa // Examining the farming/language dispersal hypothesis. Ed. by P. Bellwood & C. Renfrew. Cambridge, 2002. P. 127-133.

По мнению автора, являющегося археологом и крупным специалистом по доисторической Африке, факты отчасти подтверждают гипотезу Р. Бленча, который предположил, что разнообразие африканских языков сформировалось еще до эпохи земледелия (Бленч, 1999). Существуют лингвистические реконструкции прото-койсанского, прото-нигер-конго и протоафразийского доземледельческой стадии. Эти языки существовали раздельно ещё до эпохи голоцена, и их расхождение определялось условиями среды. Родственные слова, связанные со скотоводством и земледелием, имеющиеся в различных африканских языках, могут быть следствием контактов, связанных с перемещением и распространением населения, и культурных заимствований. Термины, связанные с культивированием одомашненных растений не могли быть усвоены в Африке ранее 5000 г. до н. э., когда в дельте Нила фиксируются первые следы злаков, одомашненных в Азии. В остальных частях Африки культурные злаки распространились не ранее 2200 г. до н. э. Африканское скотоводство зародилось в юго-восточной Сахаре не ранее 8500 г. до н. э., козлы и овцы пришли из Азии около 5900 г. до н. э. и распространялись сначала среди народов, говоривших на афразийских языках. Специализированного скотоводства в Восточной и Западной Африке не было до 2100 г. до н. э.

Ehret Ch. Language Family Expansions: Broadening our Understandings of Cause from an African Perspective // Examining the farming/language dispersal hypothesis. Ed. by P. Bellwood & C. Renfrew. Cambridge, 2002. P. 163-176.

К. Эрет отмечает, что в протоафразийском языке нет ни одного термина, который свидетельствовал бы о том, что в эпоху существования этого языка афразийцы уже культивировали растения. Есть термины, указывающие на съедобные травы и злаки, но нет оснований считать, что уже произошёл переход от собирательства съедобных растений к их возделыванию. И, наоборот, языки отдельных ветвей этой семьи — протокушитский, проточадский, протоберберский и протосемитский свидетельствуют о том, что носителям этих языков уже было известно земледелие. Причём в каждой ветви соответствующие термины развились самостоятельно. Таким образом, распад афразийской семьи произошёл до перехода к производящему земледельческому хозяйству. Автор считает, что наиболее вероятным археологическим коррелятом афразийцев являются ранние собиратели восточной Сахары и северной Эфиопии (16000-13000 гг. до н. э.). Он полагает, что их распространение могло быть связано с открытием какого-то более продуктивного способа питания, который не обязательно означал переход к земледелию, это мог быть и более производительный тип собирательства. Формулируя свою гипотезу в общем виде, К. Эрет отмечает, что для распространения языков помимо более продуктивного способа питания (неважно, земледельческого или доземледельческого) также имеет большое значение наличие институционального преимущества — например, военной организации или какой-либо иной долгосрочной культурной особенности.

Ehret Ch. History and the Testimony of Language. Berkeley-Los Angeles-London, 2011.

Монография, посвящённая историческим реконструкциям на основе лингвистических данных. В первой части рассматриваются теоретические вопросы: типы данных и методы их анализа. Во второй части приводятся примеры применения этих методов на материале культур Сахары эпохи раннего голоцена, социальных трансформаций в восточной Африке (регион так называемого «африканского рога») на рубеже нашей эры и др. Приводится много конкретного сравнительного материала по разным африканским культурам. В частности, иллюстрируя корреляцию между данными лингвистики и археологии, автор составил содержательную таблицу, схематически представив в ней развитие нило-сахарской семьи языков: от самой ранней стадии (прото-нило-сахарский) до прото-суданского, прото-северосуданского, протосахаросахельского, протосахельского и т. д. Для каждой стадии, начиная с прото-северосуданского, даются восстанавливаемые культурные термины и демонстрируется их корреляция с археологическими данными из того региона, в котором предполагается распространение носителей соответствующего языка (табл. 2 на с. 44).

Blench R. Archaeology, Language, and the African Past. Lanham-NY-Toronto-Oxford, 2006.

В книге представлен обзор различных методологий, на основе которых формируются современные представления о прошлом африканского континента. Р. Бленч отмечает, что компаративистика сталкивается в Африке с рядом проблем. Например, устанавливать фонетические соответствия между языками тем легче, чем меньше в них согласных, а в некоторых языках Африки (например, койсанских) число согласных так велико, что регулярные соответствия в этих языках трудно прослеживаемы. В результате, когда дело касается языков с обширным набором согласных, разные авторы приходят к разным выводам. Кроме того, результаты сравнительного метода сильно зависят от того, насколько строго ученые подходят к определению семантических соответствий. Например, при реконструкции нило-сахарских языков Л. Бендер и К. Эрет пришли к довольно разным результатам. Л. Бендер в 1996 г. выявил 173 прото-нило-сахарские формы, а К. Эрет в 2001 г. — 1606. Последний сводил к единому источнику слова с такими, например, значениями: капать, кровь, сок, холодный, поток, рвать, река, роса.

Р. Бленч также описывает ряд специфических черт, отличающих языки Африки. Например, в них довольно мало общих понятий: так, в африканских языках практически нет слова «насекомое», а также слова, которое обозначало бы гончарные изделия/керамику — есть лишь конкретные названия насекомых или сосудов. В случае с керамикой это приводит к тому, что в языке не удается найти следов процесса появления керамики, который известен нам по данным археологии. Это значит, что нет родственных терминов, которые сводились бы к общему прототипу, который можно было бы приблизительно датировать и соотнести с археологическими находками, относящимися к дописьменному периоду. Бывает и наоборот: например, в языках нигер-конго реконструируется слово «корова», общее для многих из этих языков, но археологические данные о наличии крупного рогатого скота в Западной Африке не соответствуют той временной глубине, на которую указывает лингвистическая реконструкция.

Ещё одна малоизученная проблема — полиязыковые контакты. На сегодняшний день в Африке насчитывается около 2000 языков (1514 — нигер-конго, 341 — афразийские, 80 — нило-сахарские, 70 — койсанские, 5 — неклассифицированные). Известны случаи, когда языки заимствуют лексику из нескольких разных соседних языков в результате сложных социальных взаимодействий в рамках многоязычной системы, где нет выраженной культурной доминанты, которая может приводить к полной смене языка. В последние годы становится всё более очевидно, что существуют, так называемые, «смешанные языки» (сформировавшиеся в результате межъязыковых контактов) и объём привнесённых элементов во многих языках нередко недооценивается.

Другой важный аспект проблемы распространения языков — это причины их распространения. Р. Бленч выделяет три основных движущих силы географической экспансии: развитие технологий, климатические изменения, социальные/ритуальные новации. Последний из этих факторов крайне сложно проследить археологическими или лингвистическими методами. Но для того, чтобы соотнести процесс распространения языков с археологическими данными, представления о движущих силах такого распространения очень важны. В случае отсутствия внятных движущих сил ситуация будет примерно такой, как в Сибири. Здесь языки небольших соседствующих народов настолько отличны друг от друга, что очевидно, что процесс их расхождения шёл на протяжении тысячелетий.

С другой стороны, экспансия тех или иных языков может быть вызвана не одним фактором, а несколькими, и не все они могут отражаться на уровне археологии. Более того, даже в рамках одной языковой семьи различные группы могут перемещаться под действием разных обстоятельств (примером может служить перемещение разных групп нигер-конго).

Не менее важная проблема, связанная с изучением африканских языков, состоит в том, что в них не удается реконструировать древние названия животных или растений, которые могли бы послужить указаниями на то, где находилась прародина соответствующих языков. Ни для одной из африканских языковых семей нет реконструкций названий диких растений, и это обстоятельство резко контрастирует с тем, что наблюдается в индоевропейской и австронезийской семьях. Либо это связано с недостатком данных, либо названия растений и (крупных) животных смещались и замещались в Африке настолько активно, что подобная реконструкция уже невозможна.

Lieberman Ph. A wild 50 000-year ride // In Hot Pursuit of Language in Prehistory: Essays in the four fields of anthropology in honor of H. C. Fleming. Ed. by J. D. Bengtson. Amsterdam-Philadelphia, 2008. P. 359-371.

Полноценный речевой аппарат, позволявший произносить гласные [i], [u], [a], впервые фиксируется у останков, датируемых верхним палеолитом (около 50 тысяч лет назад). Подобный аппарат отсутствовал как у неандертальцев, так и у более ранних представителей рода homo. Три перечисленных звука являются наиболее универсальными гласными в человеческой речи: по-видимому, они различаются на слух лучше прочих гласных. Таким образом, развитие современной системы языков могло начаться уже с эпохи верхнего палеолита, если, конечно, оценки возраста окаменелых останков и их анатомических характеристик были сделаны правильно.

Dolukhanov P. M. Archaeology and Languages in Northern Eurasia: New Evidence and Hypotheses // The East European plain on the eve of agriculture. Ed. by P. M. Dolukhanov, G. R. Sarson, A. M. Shukurov. Oxford, 2009. P. 229-234.

В статье излагается гипотеза заселения Евразии несколькими волнами пришельцев, говорившими на языках различных семей. П. М. Долуханов отмечает, что с самого начала в поселениях людей современного анатомического типа встречаются, так называемые, «символические артефакты». Это предметы явно не утилитарного, а культового назначения, свидетельствующие о том, что появление людей современного анатомического типа было связано с «когнитивной» революцией, характеризовавшейся «символическим» поведением и формированием человеческой речи. Первые волны распространения людей современного анатомического типа в Евразии датируются 60-50 тысяч и 50-25 тысяч лет назад. В этот период людьми современного типа была заселена вся северная Евразия, включая полярные регионы, и южная Сибирь. Далее это население сильно сократилось в силу неблагоприятных климатических изменений и разделилось на два очага — западный и восточный. П. М. Долухановым была высказана гипотеза, что население западного очага говорило на языках, родственных баскскому и кавказским, а население восточного — на языках, из которых позднее развились уральские, алтайские и палеосибирские языки. В позднеледниковом периоде началась реколонизация Европы жителями обоих сохранившихся очагов. Они стали тем субстратом, на который позднее наложился индоевропейский суперстрат. Распространение индоевропейских языков в Европе автор вслед за К. Ренфрю связывает с распространением земледелия и полагает, что в ходе этого процесса субстратные языки Европы и были вытеснены индоевропейскими. По его мнению, с индоевропейским населением можно связывать обширную неолитическую культуру линейно-ленточной керамики (5700-4500 гг. до н. э.) — первую неолитическую культуру Западной и Центральной Европы, самые ранние поселения которой фиксируются на среднем Дунае.

Balanovsky O. et al. Parallel Evolution of Genes and Languages in the Caucasus Region // Molecular Biology and Evolution 28 (10). 2011. P. 2905-2920.

В статье излагаются результаты исследования Y-хромосомных маркеров 14 народов, населяющих Северный Кавказ. Выявление основных гаплогрупп показало, что между географическим и лингвистическим распределением народов на Северном Кавказе существует прямая корреляция, и не менее жесткая корреляция обнаруживается между генетическим и языковым древом северокавказских народов. Выяснилось также, что на Кавказе присутствует несколько ближневосточных гаплогрупп (и их производных) и, следовательно, население Северного Кавказа генетически ближе к жителям Ближнего Востока, чем к европейцам. По-видимому, население Кавказа пришло сюда с Ближнего Востока в эпоху верхнего палеолита (или неолита) и, осев в местных горах, претерпело ряд расщеплений (языковых и национальных). Процессы генетической и лингвистической диверсификации при этом шли параллельно. Их можно рассматривать как две стороны одного и того же процесса эволюции кавказского населения на протяжении сотен поколений.

Heggerty P. Commentary on Chen et al.’s «Worldwide Analysis of Genetic and Linguistic Relationships of Human Populations» (1995) // Human Biology 84/5. 2012. P. 571-578.

Рассматривая одно из первых масштабных исследований, авторы которого пытались соотнести данные генетики и лингвистики (Чен, Сокаль, Рулен, 1995), П. Хеггерти отмечает, что, несмотря на наличие в распоряжении современной генетики более полных данных и более совершенных методик, результаты подобных сравнений остаются по существу прежними. Как правило, между генетическими и лингвистическими классификациями нет прямой корреляции. Причина этого кроется в том, что генетика и лингвистика не сравнивают подобное с подобным. Генетические расчёты отражают контакты и смешения народов, а лингвистика (по крайней мере, изучающая языковые семьи историческая лингвистика), наоборот, отражает противоположные процессы. Там, где сталкиваются два народа, на генетическом уровне происходит смешение, а на языковом — нет. Языки не смешиваются, а вытесняются или замещаются. Кроме того, возможности сравнения данных ограничиваются тем обстоятельством, что глубина генетических исследований потенциально значительно выше, чем глубина лингвистических, поскольку на сегодня историческая лингвистика не может продвинуться дальше уровня крупных языковых семей, возраст которых составляет не более 8-10 тысяч лет.

Дополнительная литература

Ammerman A. J. , Cavalli-Sforza L. L. A population model for the diffusion of early farming in Europe // The Explanation of Culture Change, Models in Prehistory. Ed. by C. Renfrew. London, 1973. P. 343-358; Idem. The wave of advance model for the spread of agriculture in Europe // Transformations, Mathematical Approaches to Culture Change. Ed. by C. Renfrew, K. L. Cooke. New York, 1979. P. 275-294
Милитарёв. А. Ю. Услышать прошлое // Знание — сила 7-8. 1985.
Dolukhanov P. The late Mesolitic and the transition to food production in Eastern Europe // Hunters in Transition. Ed. by M. Zvelebil. Cambridge, 1986. P. 109-120.
Ruhlen M. Multiregional Evolution or ‘Out of Africa’?: The Linguistic Evidence // Symposium on Prehistoric Mongoloid Dispersals. The University of Tokyo. November 16, 1992. P. 1-14.
Joseph B. D. Macrorelationships and Microrelationships and Their Relationship // Indo-duropean, Nostratic, & Beyond: Festschrift for Vitalij V. Shevoroshkin. Washington, 1997. P. 168-197.
Nichols J. The Geography of Language Origins // Proceedings of the Twenty-Second Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society: General Session and Parasession on The Role of Learnability in Grammatical Theory. Berkeley, 1996.
Dixon R. M. W. The Rise and Fall of Languages. Cambridge, 1997.
Blench R. The languages of Africa: macrophyla proposals and implications for archaeological interpretations // Archaeology and Language IV: Language Change and Cultural Transformation. London, 1999. P. 29-47.
Renfrew C. At the Edge of Knowability: Towards a Prehistory of Languages // Cambridge Archaeological Journal, 10/1. 2000. P. 7-34.
Gell-Mann M., Peiros I., Starostin G. Distant Language Relationship: The Current Perspective // Вопросы языкового родства 1. 2009. С. 13-30.
Heggarty P., Maguire W., McMahon A. Splits or waves? Trees or webs? How divergence measures and network analysis can unravel language histories // Philosophical Transactions of the Royal Society. Biological Sciences 365. 2010. P. 3829-3843.
Labov W. Principles of Linguistic Change. Volume 3: Cognitive and Cultural Factors. Chichester, 2010.
Bouckaert R. et al. Mapping the Origins and Expansion of the Indo-European Language Family // Science 337. 2012. P. 957-960.